Неточные совпадения
И еще
скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки к г. Бартеневу и дабы не напечатал он их
в своем «Архиве». А затем богу слава и разглагольствию моему
конец.
Сначала бичевал я себя с некоторою уклончивостью, но, постепенно разгораясь, позвал под
конец денщика и
сказал ему: «Хлещи!» И что же? даже сие оказалось недостаточным, так что я вынужденным нашелся расковырять себе на невидном месте рану, но и от того не страдал, а находился
в восхищении.
— Хорошо, —
сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных
в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с
конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
― Так я же нападу на него, ― улыбаясь
сказала Львова, дожидавшаяся
конца разговора
в своей белой собачьей ротонде. ― Ну, поедемте.
― А! вот и они! ―
в конце уже обеда
сказал Степан Аркадьич, перегибаясь через спинку стула и протягивая руку шедшему к нему Вронскому с высоким гвардейским полковником.
В лице Вронского светилось тоже общее клубное веселое добродушие. Он весело облокотился на плечо Степану Аркадьичу, что-то шепча ему, и с тою же веселою улыбкой протянул руку Левину.
— А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут
в кормилицы,
в Воспитательный Дом, — опять
сказал старый князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым
концом в соус.
Во глубине души она находила, что было что-то именно
в ту минуту, как он перешел за ней на другой
конец стола, но не смела признаться
в этом даже самой себе, тем более не решалась
сказать это ему и усилить этим его страдание.
Дрожащими руками Анна взяла депешу и прочла то самое, что
сказал Вронский.
В конце еще было прибавлено: надежды мало, но я сделаю всё возможное и невозможное.
— Я думаю, что нельзя будет не ехать. Вот это возьми, —
сказала она Тане, которая стаскивала легко сходившее кольцо с ее белого, тонкого
в конце пальца.
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем
в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения
конца, и
сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
— Могу
сказать, что получите первейшего сорта, лучше которого <нет>
в обеих столицах, — говорил купец, потащившись доставать сверху штуку; бросил ее ловко на стол, разворотил с другого
конца и поднес к свету. — Каков отлив-с! Самого модного, последнего вкуса!
Губернаторша,
сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью
в другой
конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок
в кармане; не деньги ли? но деньги тоже
в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему
в уши, что он позабыл что-то.
«Странное состоянье!» —
сказал он и придвинулся к окну глядеть на дорогу, прорезавшую дуброву,
в конце которой еще курилась не успевшая улечься пыль, поднятая уехавшей коляской.
— Но позвольте, —
сказал наконец Чичиков, изумленный таким обильным наводнением речей, которым, казалось, и
конца не было, — зачем вы исчисляете все их качества, ведь
в них толку теперь нет никакого, ведь это всё народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица.
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам
сказать,
Он знал довольно по-латыни,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли;
Но дней минувших анекдоты,
От Ромула до наших дней,
Хранил он
в памяти своей.
Когда же полковой писарь подал условие и гетьман приложил свою властную руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую саблю из первейшего железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь, далеко
в разные стороны оба
конца,
сказав...
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и
сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до
конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать
в ней за святую веру.
— Ничего, это все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу
в большой страшеннейший магазин; там куча народа. Меня затолкали; однако я выбралась и подошла к черному человеку
в очках. Что я ему
сказала, я ничего не помню; под
конец он усмехнулся, порылся
в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было,
в платок и отдал обратно.
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же,
конец! Неужели
конец?
Скажу я им иль не
скажу? Э… черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости
в голову приходят…»
Хотя оно, впрочем, — кстати
скажу, — все эти психологические средства к защите, отговорки да увертки крайне несостоятельны, да и о двух
концах: «Болезнь, дескать, бред, грезы, мерещилось, не помню», все это так-с, да зачем же, батюшка,
в болезни-то да
в бреду все такие именно грезы мерещутся, а не прочие?
— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет! И как он говорил с тобою, Дуня! —
сказала мать, робко заглядывая
в глаза дочери, чтобы прочитать всю ее мысль и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до
конца.
Прежде нежели приступлю к описанию странных происшествий, коим я был свидетель, я должен
сказать несколько слов о положении,
в котором находилась Оренбургская губерния
в конце 1773 года.
В конце концов нужно было признать, что Макаров был прав, когда
сказал об этих людях...
— Но
в конце концов что ты хочешь
сказать? — строго и громко спросил Самгин.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами.
В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто
в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна,
в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе,
сказала...
— Донат Ястребов, художник, бывший преподаватель рисования, а теперь — бездельник, рантье, но не стыжусь! — весело
сказал племянник; он казался немногим моложе тетки,
в руке его была толстая и, видимо, тяжелая палка с резиновой нашлепкой на
конце, но ходил он легко.
— Уже
в конце первого месяца он вошел ко мне
в нижнем белье, с сигарой
в зубах. Я
сказала, что не терплю сигар. «Разве?» — удивился он, но сигару не бросил. С этого и началось.
Но Клим видел, что Лида, слушая рассказы отца поджав губы, не верит им. Она треплет платок или
конец своего гимназического передника, смотрит
в пол или
в сторону, как бы стыдясь взглянуть
в широкое, туго налитое кровью бородатое лицо. Клим все-таки
сказал...
В конце августа, рано утром, явилась неумытая, непричесанная Люба Клоун; топая ногами, рыдая, задыхаясь, она
сказала...
—
В конце концов — все сводится к той или иной системе фраз, но факты не укладываются ни
в одну из них. И — что можно
сказать о себе, кроме: «Я видел то, видел это»?
А
в конце концов, черт знает, что
в ней есть, — устало и почти озлобленно подумал он. — Не может быть, чтоб она
в полиции… Это я выдумал, желая оттолкнуться от нее. Потому что она
сказала мне о взрыве дачи Столыпина и я вспомнил Любимову…»
— Да ведь проповедуют это бездомные, —
сказал сидевший
в конце стола светловолосый человек, как бы прижатый углом его к стене под тяжелую раму какой-то темной картины.
Алина пошла переодеваться,
сказав, что сейчас пришлет «отрезвляющую штучку», явилась высокая горничная
в накрахмаленном чепце и переднике, принесла Самгину большой бокал какого-то шипящего напитка, он выпил и почувствовал себя совсем хорошо, когда возвратилась Алина
в белом платье, подпоясанном голубым шарфом с
концами до пола.
— Глупости, — ответила она, расхаживая по комнате, играя
концами шарфа. — Ты вот что
скажи — я об этом Владимира спрашивала, но
в нем семь чертей живут и каждый говорит по-своему. Ты
скажи: революция будет?
— Это он сам
сказал: родился вторично и
в другой мир, — говорила она, смахивая
концом косы слезы со щек.
В том, что эта толстенькая девушка обливалась слезами, Клим не видел ничего печального, это даже как будто украшало ее.
Закурив папиросу, он позволил спичке догореть до
конца, ожег пальцы себе и, помахивая рукою
в воздухе,
сказал...
Он послушно положил руки на стол, как на клавиатуру, а
конец галстука погрузил
в стакан чая. Это его сконфузило, и, вытирая галстук платком, он
сказал...
— Поручик гвардейской артиллерии, я —
в отставке, — поспешно
сказал Муромский, нестерпимо блестящими глазами окинув гостя. — Но,
в конце концов, воюет народ, мужик. Надо идти с ним.
В безумие? Да, и
в безумие.
В конце января приехала Елена и
в первую же встречу, не скрывая удивления,
сказала ему...
Красавина. Тебя-то?
Скажи ты мне, варвар, что ты с нами сделал? Мы дамы тучные, долго ли до греха! Оборвется сердце — и
конец. Нет, мы тебе руки свяжем да
в часть теперича.
— Нет, я положу
конец этому, —
сказал он, — я загляну ей
в душу, как прежде, и завтра — или буду счастлив, или уеду!
Или вовсе ничего не
скажет, а тайком поставит поскорей опять на свое место и после уверит барина, что это он сам разбил; а иногда оправдывается, как видели
в начале рассказа, тем, что и вещь должна же иметь
конец, хоть будь она железная, что не век ей жить.
— Нет, не отжил еще Олимп! —
сказал он. — Вы, кузина, просто олимпийская богиня — вот и
конец объяснению, — прибавил как будто с отчаянием, что не удается ему всколебать это море. — Пойдемте
в гостиную!
— Я всегда прежде посмотрю, — продолжала она смелее, — и если печальный
конец в книге — я не стану читать. Вон «Басурмана» начала, да Верочка
сказала, что жениха казнили, я и бросила.
Но вот два дня прошли тихо; до
конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что
в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день уедет с женихом и с его матерью за Волгу,
в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером,
сказавши, что даст ему поручение.
Высший и развитой человек, преследуя высшую мысль, отвлекается иногда совсем от насущного, становится смешон, капризен и холоден, даже просто
скажу тебе — глуп, и не только
в практической жизни, но под
конец даже глуп и
в своих теориях.
— Друг мой, —
сказал он вдруг грустно, — я часто говорил Софье Андреевне,
в начале соединения нашего, впрочем, и
в начале, и
в середине, и
в конце: «Милая, я тебя мучаю и замучаю, и мне не жалко, пока ты передо мной; а ведь умри ты, и я знаю, что уморю себя казнью».
— Если б я зараньше
сказал, то мы бы с тобой только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к себе по вечерам. И знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение на чужой счет
в чужую совесть. Я достаточно вскакивал
в совесть других и
в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но главное
в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается, как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь
в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг
сказал: «Здравствуйте, мама», чего никогда прежде не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости, не мог и
в этот раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся
в противоположном
конце комнаты. Я очень устал, но о том не думал.
— Развить? —
сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль,
в которую верую, и почти всегда так выходит, что
в конце изложения я сам перестаю веровать
в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.